кайзер - пытавшиеся изменить особые права сельского населения, рисковали столкнуться с яростным и хорошо скоординированным противодействием со стороны аграрного фронта. Усвоение этого урока стоило двум канцлерам (Каприви и Бюлову) их постов.9
Таким образом, прусская система обездвижила себя; в конституционном плане она стала консервативным якорем в германской системе, как и предполагал Бисмарк.10 В эгоистической отраслевой политике аграриев не было ничего особенно гнусного - левые либералы столь же откровенно выступали за бизнес и низкие налоги, а социал-демократы утверждали, что говорят только от имени немецкого "пролетариата", чья будущая "диктатура" - в сырой марксистской риторике, которую все еще предпочитала партия, - была гарантирована. Но именно аграриям и их консервативным союзникам удалось запечатлеть свои интересы и, в некоторой степени, свою политическую культуру в самой системе, претендуя в процессе на право собственности на саму идею уникальной и независимой Пруссии. В период с 1899 по 1911 год, в то время как практически все остальные немецкие территории (за исключением Мекленбургов и крошечного княжества Вальдек) подверглись существенной избирательной реформе, Пруссия оставалась в плену своих все более аномальных избирательных механизмов.11 Накануне Первой мировой войны прусским гражданам по-прежнему отказывали в равном, прямом и тайном голосовании. Только летом 1917 года под давлением войны и растущей внутренней оппозиции прусская администрация отказалась от приверженности старому избирательному праву. Но прежде чем появилась возможность выяснить, как поведет себя монархическая система в условиях более прогрессивных избирательных механизмов, она была поглощена поражением и революцией 1918 года.
ПОЛИТИЧЕСКИЕ И КУЛЬТУРНЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ
В то время как прусская конституция оставалась застывшей во времени, прусская политическая культура не менялась. Гегемония консерваторов была впечатляющей, но и она была ограничена в важных аспектах. Между Пруссией, чьи депутаты - многие из которых были социалистами и левыми либералами - заседали в Рейхстаге, и сельской Пруссией, чьи представители доминировали в Ландтаге, существовала чреватая последствиями полярность. На выборах в рейхстаг наблюдался удивительно высокий уровень участия избирателей - от 67,7 % в 1898 году до ошеломляющих 84,5 % в 1912 году, на последних выборах перед окончанием войны, когда социал-демократы набрали более трети всех голосов немцев. В отличие от этого, прусские избиратели из более бедных слоев населения демонстрировали свое презрение к трехклассовой системе, просто не приходя на избирательные участки во время выборов в прусских землях - на выборах 1893 года только 15,2 процента избирателей третьего класса (составлявших подавляющее большинство населения) потрудились отдать свой голос.
Крайнее региональное разнообразие прусских земель также ограничивало сферу консервативной политики. Накануне Первой мировой войны прусский консерватизм был почти исключительно восточно-эльбским явлением. Из 147 депутатов-консерваторов в прусском ландтаге 1913 года 124 были из старых провинций Пруссии; только один депутат-консерватор вернулся из прусской Рейнской области.12 В этом смысле трехклассовая система усиливала разрыв между востоком и западом, увеличивая эмоциональную дистанцию между политически прогрессивным промышленным, коммерческим, городским и в значительной степени католическим западом и "азиатской степью" прусской Восточной Эльбии.13 А эта социально-географическая обособленность, в свою очередь, препятствовала возникновению буржуазно-дворянской "составной элиты", задававшей тон в южногерманских землях, благодаря чему политика юнкерского окружения приобрела привкус непримиримости и экстремизма, отличавший ее от других.14
Однако за пределами консервативных районов, особенно в западных провинциях и крупных городах, процветала активная политическая культура с преобладанием среднего класса. Во многих крупных городах либеральные олигархии, опираясь на ограниченные городские франшизы, контролировали прогрессивные программы рационализации инфраструктуры и социального обеспечения.15 Особенно в годы после 1890 года резкое увеличение разнообразия и массового потребления газет в прусских городах высвободило огромную критическую энергию, поставив сменявшие друг друга администрации перед проблемой имиджа, которую они не могли решить. Это была, как заметил один высокопоставленный политический деятель в 1893 году, "эпоха безграничной гласности, когда бесчисленные нити тянутся то туда, то сюда, и ни один звонок не может прозвучать без того, чтобы каждый не составил свое суждение о его тоне".1616
1890-е годы стали поворотным пунктом и для социалистов, чьи важнейшие опорные пункты находились в промышленной зоне вокруг Берлина и растущих пригородах Рурской области. На выборах 1890 года социалисты вышли из периода драконовских репрессий как самая многочисленная партия Германии. Сформировалась социалистическая субкультура со специализированными клубами и заведениями, обслуживающими зарождающийся электорат промышленных рабочих, разнорабочих, торговцев и низкооплачиваемых служащих. К началу века Пруссия стала местом сосредоточения самого крупного и хорошо организованного социалистического движения в Европе, что стало достойной данью уважения двум прусским дедам, Карлу Марксу и Фридриху Энгельсу.
Раздоры и поляризация, столь характерные для европейской культурной жизни в эпоху Наследия, наложили свой отпечаток и на Пруссию. Здесь был еще один мир, который быстро выходил из-под контроля консервативной элиты. Самой большой театральной сенсацией начала 1890-х годов в Берлине стала пьеса Герхарда Гауптмана "Вебер", сочувственная инсценировка восстания силезских ткачей в 1844 году. Консерваторы осудили пьесу по политическим мотивам как социалистический манифест, но они также были потрясены жестким натурализмом ее идиомы, которая, по их мнению, отрицала основные ценности театра. Министерство внутренних дел Берлина наложило запрет на публичные представления пьесы, но не смогло предотвратить ее появление перед восторженной публикой в крупных частных театрах, таких как Freie Bühne и Neue Freie Volksbühne, театр, связанный с социал-демократами. Дальнейшие запреты в прусских провинциях не смогли помешать "Веберу" добиться огромного общественного успеха. Еще более тревожным, с точки зрения правительства, был тот факт, что дебаты по поводу запретов в нижней палате прусского ландтага выявили глубокие разногласия по вопросу о том, является ли традиция государственной театральной цензуры все еще законной в эпоху "свободы искусства". Даже в самом министерстве возникли сомнения в разумности жесткого подхода министра внутренних дел.17
Открылся разрыв между официальной культурой двора и экспериментами и антитрадиционализмом все более фрагментированной культурной сферы. Это можно увидеть, например, в расхождении придворной и народной танцевальных культур. На рубеже веков в танцевальные центры крупных городов хлынули новые североамериканские и аргентинские танцы. Модный срок годности отдельных стилей становился все короче и короче по мере того, как молодые люди приветствовали "Cakewalk", "Two-Step", "Bunny Hug", "Judy Walk", "Turkey" и "Grizzly Bear". Но в то время как все более широкая публика потребляла эти трансатлантические импорты, при дворе Вильгельма II наблюдалось возрождение помпезности и старинного церемониала. Все придворные балы были организованы таким образом, чтобы не выделять членов королевской семьи: "Если в танце участвует принцесса, - отмечал журнал Der Bazar в 1900 году, - то одновременно могут танцевать только две другие пары, кроме той, в которой находится принцесса". Вильгельм II прямо запретил военнослужащим исполнять новые танцы на публике: "Джентльмены армии и флота настоящим просят не танцевать ни танго, ни
